Через несколько дней в прокат выходит новый фильм с участием Джонни Деппа «Ромовый дневник» по одноименной книге, написанной более пятидесяти лет назад близким и любимым другом актера, журналистом и писателем Хантером С. Томпсоном. «Дневник» рассказывает о тех днях, когда Хантер только-только определялся в жизни после службы в Военно-воздушных силах США, попав по приглашению Уильяма Кеннеди, тоже журналиста и литератора, в Сан-Хуан
— небольшой городок в Пуэрто-Рико, где круглый год голубое море, яркое
солнце, белый песок, тропический лес и много рома. Альтер эго писателя,
репортер Пол Кемп (в ленте — Джонни Депп) начинает работу в местной газете, знакомится с ее фотографом по имени Сала (Майкл Рисполи), ловким брокером по недвижимости Сандерсом (Аарон Экхарт) и его очаровательной подружкой Шанэл (Эмбер Херд).
«Ромовый дневник» — одна из самых ранних работ Хантера С. Томпсона, поэтому «страха и ненависти»
там еще немного, но уже намечаются задатки и того и другого, в итоге
расцветшие пышным цветом и прошедшие через все позднее творчество
писателя, которому принадлежит авторство термина «гонзо-журналистика».
Знакомы ли вы с Хантером С. Томпсоном? Если нет, то Джонни Депп вам
расскажет о нем с удовольствием, не сдерживая улыбки, посмеиваясь и явно
наслаждаясь, что рассказ его принимается с не меньшим энтузиазмом. Из
опыта прежних встреч с актером КиноПоиск знает, что тот обычно вежлив,
сдержан и застенчив. Но Джонни Депп, рассказывающий о близком друге, —
совершенно другое дело. Радость и гордость звучат в его голосе. Он
просто светится удовольствием от возможности поделиться тем, что ему
дорого. Он эмоционален и очень старается выбрать необходимые слова,
чтобы дать наиболее верное представление о друге. Даже о дне, когда
Хантер ушел из жизни, Джонни рассказывает без грусти, только чуть
посерьезнев.
— Я был в Лос-Анджелесе, кажется, смотрел какой-то фильм, когда Кристи, моя сестра, вошла в комнату. Едва взглянув на нее, я понял, что случилось что-то ужасное. Ты всегда каким-то внутреннем чутьем знаешь это. Я спросил: «Кто?» Она ответила: «Хантер».
Я спросил: «Как?» Я знал Хантера очень хорошо, я отлично знал, что он
не вел переговоров с жизнью, а диктовал ей свои условия. Я знал, что он и
уйдет по своему собственному решению (Хантер застрелился в феврале 2005
года в возрасте 67 лет — Прим. КиноПоиска). Для меня это даже не было
шоком. Сначала ты должен убедиться, что он сделал это сам, а потом
просто имеешь дело с потрясением от этой потери. Ты знал, что это
случится однажды. А потом ты начинаешь проклинать ублюдка… Хотя бы один
последний звонок, последняя шутка! Хотя шутка была… Его последнее
желание — мы его обсуждали с ним — состояло в том, чтобы выстрелить его
пеплом в небо из огромной пушки. Он хотел, чтобы она была не меньше 150
футов (47 метров). Статуя Свободы — 151 фут, как я узнал. Я думаю, он
действительно был бы зол на меня, если бы его пушка была меньше статуи
Свободы. Поэтому мы решили построить башню в 153 фута на заднем дворе
его дома в Колорадо, с которой и выстрелили в небо. Шутка была в том,
чтобы отвлечь нас от горя...
— Документальные фильмы описывают Хантера Томпсона как мистика и
мечтателя и иногда даже как природную стихию. Не мог бы ты описать его по-своему, кем он был для тебя?
— В его характере была сторона, которую я сразу для себя выделил,
хотя для многих других она неизвестна, а может, просто людям не
представилась возможность увидеть, что он был джентльменом с большой
буквы. Он был очень вежлив и очень щедр. Он был таким в своей самой
глубокой сущности. Это то, что было заложено в нем, и только потом через
это проявлялись все остальные черты его характера. «Природная стихия» —
великолепное определение, потому что он и был таким. Я не могу
вспомнить ничего такого, что могло бы остановить его, кроме него самого.
«Он тогда был как гигантский молоток, готовый разгромить все, что считает несправедливым»
— Пол Кемп отражает эту часть характера Томпсона в большей степени, чем карикатурный персонаж Рауля Дюка в «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе»?
— Для меня представление о Хантере 1971–1992 годов… Этот период
практически в каждом его аспекте был временем, приведшим его к
бешенству. Политика, Никсон и война во Вьетнаме подпитывали его ярость, и
в то же время он был увлечен экспериментами Олдоса Хаксли.
Я думаю, что он тогда был как гигантский молоток, готовый разгромить
все, что он считает несправедливым или невежественным, и это вполне
оправданно по отношению к тому времени. В 1959–1960 годах Хантер только-только освободился от службы в Военно-воздушных
силах Штатов, и, разумеется, у него там были проблемы — у него всегда
были проблемы с властью, всю его жизнь. Но это было время, как мы
показываем в фильме, когда он пытался открыть для себя то, кем именно он
станет, в каком направлении ему двигаться. Там, в том времени, было
все: и гнев, и беспокойство — все ингредиенты. Ему оставалось только
найти свой путь, свой голос и стиль.
— Когда он вошел в твою жизнь? Как началась ваша дружба?
— То было где-то ближе к Рождеству 1994 года. Я был в Аспене (штат Колорадо), и мой приятель сказал мне заглянуть в Woody Creek Tavern
(ресторан в местечке Вуди Крик, где жил Хантер С. Томпсон). Он сказал,
что Хантер будет там около полуночи, если я хочу его встретить. Я
устроился где-то в самом дальнем конце таверны, и где-то
около полуночи входная дверь распахнулась. Вначале я видел только
искры, вспышки и залпы, люди отскакивали в стороны. И «море
расступилось»… Я слышал только глухое «Прочь с дороги, ублюдки!». И вот
вспышки прекратились, и он предстал прямо передо мною. Южный джентльмен в
нем произнес: «Привет, меня зовут Хантер. Как поживаете?» И все. С этой
секунды и дальше если мы и были врозь, то постоянно перезванивались.
Это было…
— ...любовью с первого взгляда?
— Да, роман с первого взгляда, который продолжался до его последнего
дня. Между нами было глубокое доверие, и в этом заключалась особенность
Хантера. Я знал, что, куда бы я ни отправился с ним, что бы ни
случилось, это всегда будет правильно. Я доверял ему даже тогда, когда
случалось что-то нехорошее. Мы одинаково относились к
приключениям. Одна вещь в Хантере, которую я буду бережно хранить в
памяти, заключалась в том, что, когда он чувствовал необходимость
отправиться куда-то, исследовать что-то или просто удрать
куда-то, он звонил мне: «Полковник! (Смущенно прокашливается, улыбаясь:
«Он называл меня полковником. Полковник Депп».) Ты мне нужен в Гаване
через неделю». А у меня разгар съемок в Англии. Я говорю, что, наверное,
смогу что-то придумать. И затем ты обнаруживаешь себя на
самолете по дороге в Гавану. Ты проводишь с Хантером в Гаване неделю, и
это сумасшедшая неделя. Эти воспоминания выжжены в моем мозгу. Вся
прелесть узнавания его заключалась в том, чтобы прожить с ним эти
события.
— Расскажи, как ты нашел рукопись «Ромового дневника»?
— Когда я готовился к работе на «Страхом и ненавистью», я рылся в рукописях и прочем хламе, в салфетках из-под
коктейлей, черенках от вишен — во всем, что Хантер накопил с тех
времен. Когда это было? В 1996-м или 1997-м, когда мы снимали? В 1997-м?
Где-то в это время мы и нашли «Ромовый дневник», когда я
рылся в рукописях «Страха и ненависти». Я открыл еще одну коробку и
нашел там большую пачку рукописных и отпечатанных на машинке листов,
перетянутых резинкой, с названием на первой странице: «Ромовый дневник».
У меня возникло впечатление, что он сам его не видел с тех пор, как
написал. Мы решили прочитать рукопись, сели на пол, скрестив ноги, и
читали ее. И Хантер говорит: «Господи! Это же здорово, правда?»
«Здорово, Хантер, очень хорошо, — говорю. — Ты бы опубликовал это. Что
оно тут будет без толку лежать? Опубликуй!» Вскоре после этого разговора
он нашел пару редакторов и решил опубликовать рукопись. И именно в ту
ночь мы решили, что должны сделать фильм, что мы будем партнерами. После
стольких лет в конце концов фильм сделан, поразительно.
«Именно в ту ночь мы решили, что должны сделать фильм»
— Ты думаешь, фильм отдает должное более пассивной стороне Хантера?
— Пассивной стороне? Не знаю. Как я уже сказал, многие просто не
знали, что Хантер был настоящим южным джентльменом, очень заботливым,
исключительно чувствительным ко всему, что его окружало, отсюда и
необходимость в самолечении. Я не знаю, это пассивный Хантер или Хантер,
старающийся найти в себе гармонию. Это было еще до психоделиков, в его
алкогольный период.
— Как ты думаешь, откуда у Хантера было столько страха и ненависти?
— Он всегда был в скверных отношениях с властью. Малолетний
преступник с отличными мозгами. У него был острый ум. Его не стоило
раздражать, не имея возможности предъявить серьезные доказательства. Я
думаю, что страха в нем не было, ничего подобного не было в нем. Может
быть, он подразумевал под этим словом ярость? По-моему, его
гениальность заключалась в том, что он вводил себя внутрь своей
истории, в центр шторма, который сам и вызывал, и все это невежество
вокруг него… Да, ненависть и отвращение в нем точно были, и ярость была,
а страха не было. Я в этом уверен.
— Ты упомянул безумие в отношении общения с Хантером. В чем это заключалось?
— Безумие с Хантером было во всем. Мы с ним отправились в книжный тур — не помню, для какой именно книги. Это была то ли «Proud Highway», то ли «Ромовый дневник». Кажется, все-таки
это была «Proud Highway» — первая книга в письмах. Он хотел, чтобы я
поехал с ним в качестве его администратора и главы охраны. (Смеется.)
Где бы мы ни останавливались — в каком-то книжном магазине
или еще где, — он всегда представлял меня всем как Рэя. «Разрешите
представить вам Рэя, он глава моей охраны». Я пытался оправдаться: «Я
Джонни Депп». Но он настаивал на своем: «Его зовут Рэй» — и все. Мы с
ним были в Сан-Франциско, когда у Хантера разболелась
спина, и мы оставались в отеле пять дней, никуда не выходя. То есть
буквально я был взаперти с ним все эти пять дней. Так вот, все, что вы
читали в книге «Страх и ненависть» про грейпфруты и коктейли из
креветок, — это чистая правда. Или в какой-то другой поездке мы с ним мирно сидим, курим, пьем что-нибудь
— клянусь вам, это было без вмешательства психоделиков, — и вдруг он
замирает и говорит: «Что это было?» Я спрашиваю: «Что?» Он: «Я слышал
мастифа. А ты слышал?» Боже мой! Может быть, это его мощная энергетика,
но я понимаю, что, может быть, и слышал что-то! Ты всегда
живешь в его книге. Какую бы книгу он ни писал, ты живешь ею с ним. Мы,
разумеется, увидели в конце коридора спину парня и хвост его огромной
собаки. А под дверью нашли черную открытку с золотыми буквами и надписью
«Меня зовут Армандо, и я могу вам помочь». И номер телефона. Конечно
же, мы немедленно ему позвонили. Мы хотели узнать, чем он нам мог
помочь. И он говорит: «Да, меня зовут Армандо, я в баре напротив,
приходите, и я вам помогу». «В чем ты нам можешь помочь?» — «А в чем бы
вам хотелось?» И такие вещи случались с ним постоянно.
— Расскажи, как вы снимали в Сан-Хуане, как вас встречали?
— О, гостеприимство было поразительным. Это было просто подарком —
съемка в Пуэрто-Рико. У нас было все, что нам требовалось. Мы искали
подходящую натуру и в других местах, даже красивее, но там не было того,
что предлагали в Пуэрто-Рико и Сан-Хуане, особенно люди и
та энергетика — все, о чем Хантер писал, о разграблении этого рая. Я не
могу себе представить, что мы могли снимать где бы то ни было еще. Мы
смогли побывать в тех местах, где Хантер был постоянным посетителем.
«Все, что вы читали в книге «Страх и ненависть» про грейпфруты и коктейли из креветок, — чистая правда»
— Спуск с лестницы на машине вы в фильме проделали самостоятельно, без дублеров?
— О да! И к тому же я там был в самой неудобной ситуации из всех, что
я испытал в жизни, — вел машину и при этом сидел на коленях у взрослого
мужчины…
— Кстати, расскажи немного о кастинге. Кто нашел для фильма Майкла Рисполи и Джованни Рибизи?
— Я не был знаком с работой Майкла, но Брюс с ним встречался и пришел
к выводу, что он нам подходит. А с Джованни я работал над «Джонни Д.».
Он — звезда. Я знал, что он будет великолепен.
— Твои дети были на съемках. Чем они занимались в Сан-Хуане?
— Там много интересных вещей для детишек. Например, великолепный
тропический лес, поездки в который прекрасны. В Сан-Хуане есть всего
понемногу. И ром там тоже присутствует.
— Была ли у тебя возможность получить удовольствие от Пуэрто-Рико вне съемок?
— Да. Это было довольно приятно, я ни разу не испытал чувство
отчуждения, отшельничества, которое я обычно испытываю. Мы могли ходить в
местные рестораны пробовать местную кухню. Это прекрасное место. Мы
побывали в самых дорогих местах и в самых темных уголках. Я получил
удовольствие от всего.
— Брюс Робинсон, режиссер, был оптимальным выбором для тебя?
— Я видел «Как преуспеть в рекламе»,
который мне очень нравится, и в течение времени я смог узнать Брюса
получше там и сям. А когда мы начали серьезно обсуждать возможность
превратить «Ромовый дневник» в фильм, то Брюс оказался единственным, о
ком мы подумали сразу. Я сказал Хантеру тогда, что этот парень «выпал из
ракеты» (был вне кинобизнеса — Прим. КиноПоиска) довольно
давно и не захочет возвращаться к этому. Брюс был единственным, на мой
взгляд, подходящим человеком, и Хантер тоже так думал. Брюс мог бы
приблизиться к этой яростной атаке на слова. Брюс мог ухватить дух
Хантера в этих словах и переписать их так поразительно — никто не смог
бы сделать этого.
— Хантер Томпсон учился писать, перепечатывая книги Фицджеральда и Хемингуэя. Ты тоже делал что-то подобное, ты ведь уже дважды представил его на экране. Уловил его ритм?
— У Хантера был изумительный стиль письма на пишущей машинке. То, как Хантер делал какие-то вещи... Они при наблюдении воспринимались просто произведением искусства. По-моему,
я воспроизводил его стиль письма на машинке в «Страхе и ненависти в
Лас-Вегасе». Я был просто одурманен, наблюдая за ним, когда он печатал.
Это просто какой-то странный балет пальцев по клавишам. Он даже солил и перчил свою пищу как-то
особенно. (Показывает, как Хантер это делал — приглядываясь внимательно
к воображаемой тарелке, встряхивает невидимую солонку дважды над одной
частью, потом трижды чуть правее, то же самое проделывает с мнимым
перцем.) Хотя в итоге мог съесть не больше трех кусочков. (Смеется.)
«Я был просто одурманен, наблюдая за ним, когда он печатал»
— Хантер был свидетелем твоего превращения в кинозвезду огромной величины. Что он об этом думал?
— Он понимал правила игры и отлично знал, в какой «ракете» я сижу (похоже, что это собственный жаргон Джонни для определения кинобизнеса
— Прим. КиноПоиска), хотя никогда не видел меня в той обстановке. Для
него все это было моей дневной работой, а у него дома появлялся
настоящий я. Я знаю, что он беспокоился обо мне, но в то же время он
очень гордился мной. После его смерти я нашел в его комнате множество
вырезок из газет и журналов со статьями о моих фильмах… Он гордился
своим другом.
— Было проще играть его во второй раз?
— И да и нет. Я уже играл Хантера, точнее сказать, его версию Рауля
Дюка, наполненного яростным гневом и знавшего точно, на что он
направлен. Вернуться и сыграть Хантера в образе Пола Кемпа, который еще
только балансировал на грани понимания собственного голоса и направления
своего гнева, было по-своему непросто.
— Ты считаешь себя защитником наследия Хантера Томпсона на экране?
— (Усмехается.) В самый первый день съемок «Страха и ненависти в
Лас-Вегасе» я уже впитал в себя достаточно много Хантера и не мог не
быть Хантером. И в этот день мне позвонил Билл Мюррей,
который играл его в «Там, где бродит бизон», и сказал: «Джонни, я
только хотел предупредить тебя, что тебе следует быть осторожным». Я
спросил: «Осторожным? Почему?» И он мне: «Ну, знаешь, когда ты говоришь,
как Хантер, входишь в этот ритм и учишься думать, как Хантер…» И я
говорю, что да, знаю. Тогда он мне: «...Это уже тебя не покинет
никогда…» (Смеется.)
— Думаешь, в будущем сможешь сделать еще фильмы по книгам Хантера Томпсона?
— У него много отличных книг. Например, Loners всегда был в
числе самых любимых. Посмотрим, что будущее покажет. Я бы очень хотел
вернуть его к жизни. Нет, не на манер Франкенштейна, конечно, но было бы
интересно увидеть Хантера в таком формате, где он мог бы высказать свое
мнение о событиях сегодняшнего дня…
— Что ты ощущал, воплощая образ Хантера на экране уже после его смерти?
— Только радость и удовольствие. Он все время со мной, знаешь —
засыпаю ли я, вижу ли его во сне, просыпаюсь ли с мыслью о нем. Если что-то интересное происходит в течение дня, я думаю, что Хантеру бы это понравилось.
— Чего больше всего тебе не хватает с тех пор, как он ушел из жизни?
— Да всего. Телефонных звонков в три часа ночи с вопросом, не знаком
ли я с болезнью черного волосатого языка, разговоров о спорте, обо всем
на свете. (Смеется.) |
